Когда Барон надевал на меня кулон, укороченная нашими стараниями цепочка ощутимо царапнула меня по носу мной же завязанным узелком, но я молчала. Мне не хотелось говорить, я могла лишь, как завороженная, рассматривать пуговицы на рубашке Высшего, боясь лишний раз вздохнуть или моргнуть.

Через несколько мгновений он сухо велел:

— Теперь посмотри на амулет.

Я подчинилась. И на миг просто забыла, как дышать.

В глубине прозрачного камня змеились тонкие молочно-белые трещины, рассекая его по диагонали.

— И… что это значит? — не своим голосом спросила я, с трудом выдавливая слова сквозь сжавшееся горло.

— Поздравляю, дорогая, ты проклята, — зло сказал Барон. — Когда ты впервые почувствовала себя плохо?

— Я…

— Ну?!

— Не знаю. — Мне было стыдно и страшно, я чувствовала, как мир сужается до одной точки, как зарождается звон в ушах, а сердце аритмично стучит в груди. Держать себя в руках и в сознании было сложно. — Я никогда не обращала на это внимания. Серьезные болезни обходили меня стороной. А легкая простуда… она никогда не мешала работе. И я… я просто…

Меня повело. Я поняла это, лишь когда Барон подхватил меня под руку, удерживая почти на весу.

Дотащил до стола, усадил на стул.

Мир приобрел небывалую четкость и звонкость. На языке ощущалась едкая горечь.

Барон присел передо мной на корточки.

— Я могу лишь предполагать и догадываться, — заговорил он. — Я был слишком беспечен и не заметил проклятие, засевшее в тебе, слишком незначительным оно было. И амулет, надетый на тебя… ко времени или нет, не знаю, исправно выполнял заложенные в него функции. Он защищал тебя от проклятия, от любого проклятия, пришедшего ли извне, или затаившегося в тебе самой. И скрывал то, что с тобой случилось. Но после того, как плетение было повреждено, защищать он больше не мог.

— И… что теперь?

— Пойми я все сразу, проклятие можно было бы снять без всякого вреда для твоего здоровья. Теперь же даже амулет не сможет долго его сдерживать. Обращения неизбежны, но происходить они будут медленнее, чем должны.

— Значит, я умру? — вопрос прозвучал неожиданно спокойно.

Барон молчал долго. Просто смотрел на меня, молчал и сражался с самим собой.

Итог сражения подарил мне надежду.

— Значит, мне придется работать с этими шутами, которых ты зовешь городской стражей, — мрачно отозвался он. — Амулет не снимай, быть может, еще не слишком поздно для твоего спасения.

— С-спасибо.

Мир все еще был неправильно четким и каким-то шатким, но ему уже не суждено было развалиться на куски. По крайней мере, не сейчас.

— Не надо меня благодарить, — передернул плечами Барон. — Я собираюсь спасти тебя лишь для того, чтобы убить собственноручно. Если сейчас я сверну тебе шею, это будет милостью. Не хочу, чтобы так было, поняла?

Я резво кивнула и тут же зажмурилась — не стоит делать резких движений в мире, что может порезать своими гранями.

— Что? — обеспокоенно спросил он.

— Голова раскалывается, — простонала я, крепко держась за виски. — По мозгу будто ножом полоснули.

— Мозг? — зло усмехнулся Барон. — Ты веришь, что он у тебя есть?

— Послушайте, то, что я по незнанию начудила, не делает меня безмозглой!

— Начудила? — переспросил он, словно не желая верить, что я могла сморозить подобную глупость. — Ты подписала себе смертный приговор!

Я промолчала, пристыженно опустив глаза. В полной мере ощутить всю безвыходность своего положения у меня не получалось, пульсирующая боль отвлекала от переживаний.

— Знаете, а мне, наверное, повезло, что я вас встретила той ночью, — призналась я, остервенело растирая виски.

— Мне не повезло, — раздраженно отозвался Высший, ничуть не тронутый моей честностью.

Я вынуждала его поступиться его же принципами и не могла винить за злость. 

Эпилог

 Тени на потолке принимали причудливые формы, дрожали и таяли. Свечи, расставленные вокруг постели, прогорели не больше чем на треть, совсем недавно перевалило за полночь, и впереди меня ждала долгая и бессонная ночь. Хотя мне уже несколько часов как полагалось крепко спать, копя силы перед завтрашним днем. Перед свадьбой.

Я не спала. Ворочалась в пустой постели, с неудовольствием отмечая ее излишнюю просторность. Некому было занять большую часть, придавив меня к перине тяжелой рукой. Гэдехар, соблюдая наши традиции, ночевать отправился в другое крыло, оставив меня наедине со свадебным платьем и нервными размышлениями.

Мне было неспокойно, нервно и одиноко. Эвика, самоотверженно предлагавшая разделить со мной эту тревожную ночь, оказалась не в силах вырваться из плена Яхве. Альбинос оказался таким же невыносимым, как и мой ужас, и отказывался признавать права своей хранительницы, когда ее желания не совпадали с его. И переживать эту ночь суждено мне было в гордом одиночестве, что совсем не воодушевляло. Потому, когда дверь в покои неслышно отворилась, я с неуместной радостью встретила прокравшегося внутрь дракона.

— Не спишь, — возмутился Гэдехар, встретив мой взгляд.

— Ты тоже.

На мое замечание он лишь пожал плечами и решительно закрыл за собой дверь. Прошел к кровати, мастерски игнорируя мой требовательный взгляд, откинул одеяло и велел:

— Подвинься, золотце, я хочу лечь.

— Ты нарушаешь традиции, — напомнила я, но послушно отодвинулась и даже не стала брыкаться, когда, забравшись под одеяло, Гэдехар заключил меня в крепкие объятия.

— Это я готов себе простить, — нагло сказал он, — но знаешь, чего я себе никогда не прощу?

— М-м-м? — лежать, уткнувшись носом ему в грудь, было хорошо. Спокойно.

— Если ты струсишь и сбежишь посреди ночи. Согласись, у меня есть причина для беспокойства.

— Не собираюсь я от тебя сбегать, — проворчала я.

Объятия сжались крепче. Хотя, казалось бы, ну куда уже крепче? Лежать стало не очень удобно.

Я чувствовала грудью, как размеренно и сильно бьется сердце ужаса. Мое билось быстрее, лихорадочнее и слабее.

— Уверена? От одной нежеланной свадьбы ты уже сбежала.

— Гэдехар!

— Я тебя люблю, — невпопад сказал он. — Я это уже говорил, но если надо, буду повторять каждый день…

— Не надо каждый день, — попросила я поспешно. Поспешнее, чем следовало, наверное.

Потому что мое смущение Гэдехар принял за что-то другое, напрочь перекрыл мне доступ к кислороду, вжав в себя, и напряженно спросил:

— Ты все-таки не хочешь становиться моей женой? Связывать со мной жизнь?

— Моя жизнь и так с тобой связана. Я твоя хранительница, если помнишь, — просипела я, нервозность ужаса выжимала из меня воздух, и игнорировать это было бы самоубийством. — Пусти, задушишь ведь.

Он отпустил. Сел, вынуждая сесть и меня.

— Ты ужасен и порою просто невыносим, но… — наверное, если бы я продолжала вжиматься носом в его грудь, слова эти дались бы мне легче. Сложно было говорить, понимая, что он сейчас видит мое лицо. Нахмуренные брови, прикушенную губу… Полагаю, видок я имела совершенно дурацкий. Такой замученный, несчастный мыслитель, — но если с тобой что-нибудь случится, я этого не переживу. Тебя очень трудно любить, Гэдехар.

Я не стала говорить о том, что на прошлой седмице, когда он со своими драконами полетел на остров разбираться с оставшимися там гарратскими воинами и не вернулся ночевать, я чуть с ума не сошла. И о том, что просидела всю ночь у окна, прислушиваясь к звукам за дверью, не сводя глаз с невидимого в темноте горизонта, тоже умолчала. Утром же довольному и уставшему дракону, вернувшемуся с победой и хорошими вестями, скандал я не закатила по одной простой причине — не было сил. А он потом весь день еще удивлялся, чего это я такая вялая и спать легла рано. Простуду подозревал, целителя предлагал вызвать…

Ужасу о моих переживаниях знать не стоило, хотя кое-что замалчивать я все же не имела права… ну, как не имела? Проще было признаться прямо здесь и сейчас, чем и дальше страдать от его мнительности и беспокойства.